В конце декабря 1922 года Владимир Ильич уже не выходил больше работать в свой кабинет. Ему запрещена была всякая работа и даже встречи с товарищами, так как последние неизбежно влекли бы за собой деловые разговоры, без которых нельзя было представить себе Владимира Ильича.
Лишь два раза в день по нескольку минут он мог писать свой дневник, диктуя его или тов. Фотиевой, или мне. Обычно это было днем, около 12 часов, и чаще вечером, около 6 часов. Половина шестого, без четверти шесть — у меня уже было напряженнейшее состояние.
За все время работы около Владимира Ильича с 1918 года у нас было в порядке вещей работать с утра до позднего вечера, часто за полночь.
А во время его болезни Секретариат Совнаркома был для нас местом, откуда нас никакими силами нельзя было извлечь.
В 6 часов туда заходила Мария Ильинична или из квартиры Владимира Ильича звонили в Секретариат, и я шла к Владимиру Ильичу.
Он лежал в своей комнате на кровати. Около него был приспособлен небольшой столик, за который я садилась записывать. Владимир Ильич обычно просто, по-товарищески, приветливо здоровался, протягивая левую руку, и только беспокоился, не слишком ли часто я дежурю, почему я такая бледная, спрашивал, правильно ли у нас соблюдается очередь дежурств, и прибавлял, грозя пальцем: «Смотрите, а то я…» Самым тяжелым наказанием, конечно, было бы быть лишенной возможности работать у Владимира Ильича, видеть и слышать его почаще, будучи сосланной хотя бы в самый лучший санаторий.
В наших служебных записях сохранился перечень тем, которые наметил себе Владимир Ильич, и в течение работы он запрашивал, все ли они исчерпаны им или остались темы неразработанные. Насколько сейчас помню, Владимир Ильич придерживался этого порядка тем во все время своей работы.
Таким образом, им были продиктованы все последние статьи, появившиеся в печати в 1923 году: «Странички из дневника», «О кооперации», «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Лучше меньше, да лучше».
Особенно врезался в память один вечер, когда Владимир Ильич, закончив диктовать статью «Лучше меньше, да лучше», попросил меня прочитать ее всю целиком, частью сам читал вслух, указывая, где и какую поправку или дополнение внести. В этот вечер он был настроен очень весело. И смеялся так, как он один умел смеяться. Так много бодрости было в его смехе. Теперь, когда товарищи упоминают в своих выступлениях статью Владимира Ильича, она неизменно ассоциируется у меня с тем вечером, который так поднял настроение Владимира Ильича. Когда Надежда Константиновна, обеспокоенная тем, что Владимир Ильич захватил себе для работы больше времени, чем полагается, заглянула в комнату, он шутливо защищался таким образом: «Ведь я читаю, а не диктую, а читать мне Herr Professor разрешил!»
За весь этот период, с конца декабря 1922 года до начала марта 1923 года, когда болезнь положила конец работе Владимира Ильича, он никогда не давал почувствовать, что он болен. Это был тот же Владимир Ильич, которого все мы знали, Владимир Ильич, глаза которого так зорко и неустанно смотрели далеко вперед, мысль которого работала так глубоко и сердце которого билось для трудящихся. Так ярко было обаяние силы его духа, что то, чтр он лежал, диктовал, а не работал, как обычно у себя в кабинете,— это казалось временным, незначительным препятствием, с которым, думалось, несомненно, Владимир Ильич скоро справится, потому что трудности были созданы не для того, чтобы Владимир Ильич не мог их преодолеть.
Физически Владимира Ильича нет.
Но наша партия впитала в себя его дух. Она — стальная. Она под ударами гнется, но не ломается. И не сломается.
А ударов было много и будут еще впереди. Наша настоящая задача в том, чтобы выполнять указания партии Ленина так, как мы стали бы выполнять распоряжения Ленина, если бы он был жив, и так, как он учил нас: терпеливо и настойчиво.
Воспоминания М.А. Володичевой, стенографистки В.И. Ленина, опубликованные в газете «Правда» 21 января 1926 года
