30 историй о Норильске

Железный человек: Авраамий Завенягин

Жизнь Авраамия Завенягина, человека с редким именем (назвали сына машиниста в честь Авраамия Палицына, опального монаха Соловецкого монастыря) и еще более редкой судьбой, ознаменована тремя грандиозными проектами сталинской эпохи — Магниткой, Норильским комбинатом и атомной бомбой.

Став уже потом большим и грозным человеком, он во время возведения завода в Норильске сформулирует жесткие законы жизни для себя и подчиненных: «Первый закон: максимальная работа в нечеловеческих обстоятельствах. Второй: спасение (в том числе собственное) — в неординарных решениях. Третий закон: молодость — скорее достоинство, чем недостаток». Сформулирует, будучи человеком зрелым, а вот следовать им Авраамий начал с самого рождения.

Что разглядел Орджоникидзе

Считается, что многое в жизни человека определяет судьба, но Завенягин, как мощный бульдозер, двигался ко всем своим жизненным целям сам, яростно вгрызаясь в землю. Многие исследователи взахлеб пишут, что в главном и основном жизнь Авраамия определила случайная встреча с главой Всесоюзного совета народного хозяйства Серго Орджоникидзе в 1930 году. Но ведь Серго встретил не безвестного парня со станции Узловая Тульской области! К моменту знакомства Завенягин был выпускником горной академии, учеником академика Ивана Михайловича Губкина, знаменитого нефтяника, да еще и исследователя Курской магнитной аномалии. В 16 лет он стал членом ВКП(б), служил комиссаром Красной армии и воевал с махновцами, а как-то, будучи уже секретарем Юзовского окружкома партии, пресек безобразный пьяный дебош старших товарищей. Мог лишиться всего, поскольку никак не хотел заминать вопиющий конфликт. К удивлению партийных бонз, голова с горячего парня не слетела — его похлопали по честному плечу и… отправили учиться в Москву. Что-то такое — принципиальность ли, умение ли идти до конца, стальной стержень, — видимо, и почувствовал в Завенягине Орджоникидзе. Временно устроил его в проектный институт Гипромез, а в 1932-м бросил на главнейшую стройку страны — возведение Магнитогорского  металлургического   комбината.

Яблоки в чугуне

В состоянии она находилась аховом: при годовом объеме работ в 200 миллионов рублей на стройплощадке лежало оборудования и материалов на 108 миллионов! Новый директор немедленно выехал в Магнитогорск и быстро понял основную проблему — комбинат остро нуждался в расширении сырьевой базы. Завенягин решил добывать руду открытым  способом.

В отечественной промышленности соответствующего специалиста не оказалось. Вернее был — профессор Борис Боголюбов, но его еще в 1931 году арестовали и приговорили к десяти годам ссылки. Завенягин через Орджоникидзе добился его освобождения, и вскоре профессор приехал на Магнитку, поселившись, пока ему подыскивали жилье, в доме директора. Местные энкавэдэшники офонарели: разве можно впускать в дом врагов народа! А Авраамий Павлович в ответ… потребовал улучшить питание политзаключенным, работающим на строительстве: «Мне нужна рабочая сила, а не дохляки! Чем лучше мы их будем кормить, тем больше получим выгоды!» В 1936 году, когда была освоена добыча открытым способом, рудник Магнитки выдал 5,5 миллиона тонн готовой руды, в то время как ВСЯ железодобывающая промышленность Германии осилила только 4,7 миллиона! В том же году Магнитогорский комбинат выплавил чугуна больше, чем Италия и Канада, вместе взятые. Но Завенягин думал не только о «железках». «Нам виделся новый чудесный город, — писал он позже. — Мы говорили о том, что жилые дома социалистического города должны иметь привлекательный, жизнерадостный вид. Металлурги, горняки, строители охотно брали кредиты и строили дома с приусадебными участками. Мы положили начало магнитогорскому садоводству и огородничеству! А ведь когда мы бросили лозунг “Превратим Магнитку в цветущий сад!”, многие крутили пальцем у виска…» Докрутились! Директор Магнитки Авраамий Завенягин «вот этими вот руками» самолично высадил возле своего дома яблони, вишни, сливы. Его участок стал чуть ли не первым фруктовым садом на Урале.

 

Сдачи не надо!

Увы, не вся жизнь Завенягина была усеяна яблоневыми лепестками. Весной 1936 года НКВД сфабриковал дело «О деятельности диверсионной троцкистской организации на Уралвагонстрое», в ходе которого арестовали около двух тысяч человек. В том числе руководителей. Сталин потребовал от Орджоникидзе выступить на мартовском (1937 года) пленуме ЦК ВКП(б) с докладом «Об уроках вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов». Орджоникидзе очень переживал, вызвал Завенягина в Москву, на должность заместителя наркома тяжелой промышленности, и… внезапно умер от сердечного приступа. Выступать на форуме пришлось Завенягину. О вредительстве Авраамий Павлович говорил мало, обвинил лишь Лазаря Марьясина, и так приговоренного к расстрелу. А вот отсутствию планирования в тяжелой промышленности посвятил много времени, сформулировав, таким образом, еще в 1937 году основные проблемы планового хозяйства. Ждали от него не этого — надеялись, что, спасая собственную шкуру, оптом начнет сдавать своих коллег. В марте 1938 года новый нарком Лазарь Каганович устроил Завенягину «проверочку»: потребовал завизировать согласие на арест академика Губкина за разбазаривание госсредств. Авраамий Павлович не только не завизировал, он напрямую позвонил Сталину и заступился за своего учителя. Губкина оставили в покое, но семья Завенягина начала обреченно «сушить сухари».

Норильск был нужен ему, он был нужен Норильску

В течение недели они с женой ждали ареста. Завенягин жестко переговорил с сыном и дочерью, объяснив, что они, скорее всего, попадут в интернат, но потом… опять поступил неординарно. 22 марта 1938 года сам написал письма Сталину и Молотову: «Вот уже неделя, как я жду решения вопроса о моей дальнейшей судьбе. Не буду говорить о том, как это тяжело. Но, если возможно, прошу ускорить решение. Я был бы рад работать в самых тяжелых условиях, я с интересом поработал бы в условиях Севера или Сибири многие годы». Он написал все это не просто так — точно знал, что проверка НКВД в августе 1937 года выявила катастрофическое положение дел на строительстве Норильского  комбината:

«…Деревообделочные и металлорежущие станки изъяты из ящи- ков и стоят под открытым небом. Ценные грузы и механизмы хранятся вместе с кучей железного лома. Ряд машин просто невозможно будет собрать из-за отсутствия деталей, которые при таком хранении будут испорчены или утеряны». Завенягину нужен был Норильск. Норильску нужен был Завенягин. Через несколько дней после получения письма Молотов вызвал Авраамия Павловича на заседание политбюро, где объявил: «Мы решили вас не добивать. Поедете в Норильск. Проявите себя на новом месте». Перед отъездом он снова имел тяжелый разговор с семьей, объяснял, что, если дела пойдут плохо, родителей ждет арест. Очень нужно было, чтобы дела пошли хорошо…

Приказ №1 — строительство школы

А предпосылок для этого набиралось откровенно мало. Многое повидавший Завенягин, прибыв 27 апреля в Норильск, был просто ошеломлен: «Люди размещены в крайней тесноте, в обветшалых палатках и фанерных бараках. Вовсю спекулируют табаком и сахаром. Рельсовый путь уложен прямо на мох. По разработкам института “Союзникельоловопроект” нельзя строить ни одного объекта. К изучению металлургической плавки руд и концентратов не приступали… Оборудование… хранится под открытым небом, в хаотичном состоянии, частью в развалившейся таре, частью совершенно без тары». При этом угадайте, каким был первый приказ нового директора? О строительстве школы для норильских людей, потому что «только работая в комфортных условиях, человек полностью способен отдавать себя работе, чувствовать хозяином страны». Чувствовали не все и не сразу. Когда начали возводить временный дудинский причал, сделали второпях, а этого никак нельзя было допустить — снабжение являлось одной из главных проблем Норильска. Халтурно склепанный причал «поплыл». Завенягин отреагировал максимально жестко — отдал под суд начальника Дудинского стройучастка Полозкова и прораба Юшкова. Правда, в последний момент подарил обоим шанс на выживание, изменив обвинение: стальной в работе, он все-таки умел жалеть людей.

 

Забудьте, что это враги!

Недели не пробыв в Норильске, Завенягин усвоил главное: будущему городу нужен опытный металлургический завод, построенный в тяжелых и нестандартных условиях вечномерзлых грунтов и сурового климата. Изначально правительство предполагало всего лишь добывать здесь руду и в примитивных печах получать черновой материал файнштейн, который планировалось доводить до ума на Южуралникеле и Уфалейникеле. Но Авраамия Павловича такая установка категорически не устраивала — норильское предприятие не должно стать сырьевым придатком уже действующих никелевых предприятий, и с первого дня он стал пробивать проект металлургического комбината полного цикла под лозунгом «От обычной схемы создания новых производств наша отличается тем, что в ней отсутствует элемент времени. Времени у нас нет!». Для этого «всего-навсего» нужно показать в Москве кусочек никеля, полученный в Норильске, — пусть самый маленький, но чистый. Эту задачу решено было поручить 27-летней Ольге Лукашевич — ее Завенягин назначил на- чальницей опытно-металлургического цеха (что, кстати, вызвало немало кривотолков). У Ольги сразу возник вопрос о кадрах. «Берите из уголовников, но не все статьи можно, — отрезал Завенягин. — Мой совет: забудьте, что это заключенные, враги и так далее. Вам нужны знающие люди, умные, опытные, вот и подбирайте». Через полгода ему принесли кусочек никеля, легко помещающийся в кармане. Невзрачный, похожий на кусок мыла, но это была великая вещь! Вскоре на одном из совещаний Завенягин уверенно заявлял:

«В дальнейшем нам предстоит расширить производство никеля до 120–150 тысяч тонн в год. Нашей стране, возможно, столько и не понадобится, но тогда представится возможность выйти на мировой рынок с этим стратегическим металлом». Он сделал это: в 300 километрах от Игарки и стольких же от полярного круга, на 69-й параллели северной широты у подножия Норильских гор вырос чудо-город, а рядом — Норильский полиметаллический комбинат.

Норильск — это… Ленинград?

«Так как город-сад из Норильска по понятным климатическим условиям не построишь, мы пойдем другим путем», — объявил Авраамий Павлович, когда можно было выдохнуть с производством никеля, и взялся за городское благоустройство. «Зеленью Норильск не украсить — значит, будем украшать его современными домами, а квартиры — ванными, чтобы человек, придя с работы, попадал в самые благоприятные условия. Пусть у него будет уютное жилище, горячая вода, хорошая пища. Красота Ленинграда признана всем миром, будем искать архитектора-ленинградца…» И вот  летом 1939 года на Таймыр по личному приглашению Завенягина приехали из города на Неве два архитектора — Лидия Миненко и Витольд Непокойчицкий.

Сказать, что такой стиль работы раздражал «соответствующие органы», — ничего не сказать. В Кремль сыпались кляузы одна за другой. «Режима в лагере нет, зона вплотную подведена к домам, есть заключенные, которые живут на вольных квартирах!», «У нас не лагерь, а курорт для зеков! По питанию мы на 100 процентов зеков кормим, а они нам производительность труда еле до 60 процентов дотягивают». Чем ответил Кремль? В марте 1941-го Завенягин был назначен заместителем наркома внутренних дел с присвоением ему звания генерала НКВД. И все равно не зазнавался, не задирал голову выше стриженых затылков зеков — одно из его последних выступлений перед норильчанами по лагерному радио начиналось со слов: «Не исключаю, что многие из вас не заслуживают наказания, возможно, степень вашей вины преувеличена, пройдет время, и в таких случаях перед вами извинятся…» Совсем скоро его отозвали для дел «повышенной важности и секретности».

Реактор внутри

Все дело в том, что летом 1942 года агент советской разведки в Лондоне Джон Кернкросс сообщил о программе по созданию атомной бомбы за рубежом: Советы в ответ на это бросили на то же направление лучшие силы. Работать предстояло много и трудно — в СССР практически не было урана, предстояло найти его месторождения и научиться получать металлический уран. Решение этих задач Сталин возложил на человека, поднявшего Магнитку и Норильск, — на Авраамия  Завенягина.

Уран нашли в сланцах Эстонской ССР, в Ленинградской области, в Кривом Роге, на Иссык-Куле и опять же в Норильске! «Благодаря Завенягину, исключительно деловому и талантливому организатору, освоение атомного сырья пошло бешеными темпами», — вспоминал потом заведующий урановым сектором Всесоюзного института минерального сырья Михаил Альтгаузен. Завенягин работает день и ночь, но по-прежнему не забывая о людях. Для форсирования работ по продуктам атомного распада он просит привлечь заключенных — специалистов С. Вознесенского, Я. Фишмана, С. Царапкина и других. Отец советской радиационной генетики Николай Тимофеев-Ресовский, который к моменту перевода из лагеря на объект 0211 в Челябинской области (сегодня — город Снежинск) был при смерти от голода, написал, едва отдышавшись: «Мы стали жить как у Христа за пазухой»… Да что говорить — у заключенных даже баня была! А Завенягин успевал и с учеными попариться, и курировать строительство завода в Свердловске для разделения изотопов урана и комбината в Красноярске для наработки оружейного плутония, химкомбината в Томске, где планируется производство высокообогащенного урана… Кажется, он уже давно создал свой атомный реактор — внутри самого себя…

В июне 1948-го в Челябинске-40 (ныне — Озерск) заработал первый промышленный реактор. Однако уже к концу года обнаружилась проблема — из-за активной коррозии началось разрушение труб, его охлаждающих. Завенягин вылетел немедленно. На месте сразу стало ясно: забившую канал пробку из алюминия надо высверливать. Ясно и то, что облучения не избежать, так как реактор не заглушен. Авраамий Павлович взял стул и сел около. Рядом с ним, вздохнув, уселся Борис Музруков, директор химкомбината «Маяк». Психологический расчет оказался верным: рабочие, видя, что генералы спокойно сидят в двух шагах от смертоносного аппарата, приступили к работе. Канал сверлили шесть дней, и все это время Завенягин сидел там — разве что накинув халат и надев  калоши.

Вернулся он в Москву только после полной ликвидации аварии и… умер в 55 лет, совсем еще молодым. По официальной версии — от сердечного приступа, по неофициальной — от лучевой болезни. 

Классик не прав?

Александр Солженицын в своем «Архипелаге ГУЛАГ» писал о нем довольно злобно и жестко: «Легендарный вертухай, то верней. Сообразя, что сверху его любил Берия, а снизу о нем хорошо отзывался товарищ Зиновьев, полагаем, что зверь был  отменный. А иначе б ему Норильска не построили».

Зато у простых людей было диаметрально противоположное мнение. Через несколько дней после смерти Завенягина его жена получила такое письмо от Ольги Рудольф: «Товарищ Завенягина, мы с моим сыном услыхали по радио, что супруг Ваш, Авраамий Павлович Завенягин, умер. Сын мой и я горько плакали, плакали так, как плачут о самых дорогих и милых сердцу родных. Мой единственный сын Лев Константинович Рудольф отбывал 10 лет срока и одиннадцатый год по “особому распоряжению” в г. Норильске от 1939 г. до 1947 г., где был начальником комбината Авраамий Павлович в то время. Ваш муж Авраамий Павлович спасал тысячи заключенных, он чувствовал человеческие сердца, он знал и отличал хороших людей среди измученных людей, он взглянет так на измученного, истерзанного человека, что человек забывал свое горе, принимался работать и верить в то, что вернется домой. Авраамий Павлович внушал эту светлую веру многим, и моему сыну тоже. Мы не писали никогда Авраамию Павловичу, боялись затруднять его и, может быть, боялись, что он подумает: что же я еще не сделал? А сейчас, когда Ваш муж умер, мы говорим Вам, что любили Вашего супруга и будем хранить прекрасный образ его до конца дней своих. Простите за письмо матери, но у Вас есть дети, и Вы поймете меня».

Таких писем были тысячи. И им почему-то верится больше, чем нескольким строкам пусть гениального, но все-таки одного писателя. А в одной из открыток, пришедших семье Завенягиных уже в наше время, есть такие слова: «Я инженер и довольно долго проработал с Авраамием Павловичем. Так вот я уверен: при нем бы никакой Чернобыль не мог взорваться, а все наши ракеты долетали бы до космоса!».

Читайте также:

Комментарий (1)
  1. Логвинович Андрей says:

    Гвозди б делать из этих людей:
    Крепче б не было в мире гвоздей.

    >И им почему-то верится больше, чем нескольким строкам пусть гениального, но все-таки одного писателя.

    А может этот писака просто мразь?

Оставить комментарий

Войдите через соц. сеть для того, чтобы оставить комментарий