Аплодируйте — громче, сильнее! Они вышли на сцену… для вас. Их герои сегодня рыдают и смеются… для вас. Они рождаются и умирают. Для вас. Для вас – сотни порушенных жизней, и для вас – безумства.
Целый зал жаждущих зрителей и один актер – рупор одновременно и современности, и вечности. Он, на сцене разрывающий душу на куски, сегодня рассказал мне о своей работе. Но о работе ли? Или все-таки о жизни?
Встречайте (и больше аплодисментов) – Владимир Зиберев, актер Московского Художественного театра имени Чехова.
— Здравствуй, спасибо за то, что согласился выделить время на пару моих вопросов. Как ты думаешь, что привлекло тебя в театре в первую очередь?
— Вообще, я в театр попал не сам. Меня привела мама, боясь, что я буду пить и курить по подворотням. А дальше – ощущения, которые ты испытываешь на сцене. Они вообще ни с чем не сравнимы. Это и эйфория, и, если повезет, настоящие чувства, абсолютно человеческие. А их в наше время мало…
— Когда я была на твоем спектакле, как раз отметила это. Пожалуй, ты один из немногих, кто поистине может отдаться делу полностью. Так было всегда? Вспомни свой первый спектакль, как это было?
— Не всегда. Сейчас, в процессе обучения, особенно тяжело. Все, что было до – такая ерунда по сравнению с настоящим… А спектакль… Это было смешно. Буратино. Я был лягушкой. Тут даже пояснять не надо.
— А в чем отличия?
— Театр – куда более глубокая штука, чем кто-либо себе представляет. И надо быть либо гением, либо тягловой лошадью, чтобы стать хорошим актером. Сложнее этого нет ничего. Чтобы родились настоящие, искренние чувства, надо так себя раздраконить, что врагу не пожелаешь.
— Например?
— Приходится вспоминать такие подробности из собственного опыта, после которых не можешь спать, не хочешь есть… Так работает, например, питерский режиссер Юрий Бутусов. Чтобы примерно понять, надо сходить на его спектакли. Душу наизнанку выворачивает. Я на первом спектакле Бутусова рыдал как дитя, спрятавшись под кресло.
— А что, по твоему мнению, сложнее – играть на сцене или перед камерой?
— Нет ответа. На сцене надо держать психологический образ в течение долгого времени, а в кино надо уметь менять себя по щелчку оператора. Невозможно решить… Все это, на самом деле, расшатывает психику так, что либо актер учится такой смене, либо начинает сходить с ума.
— Какой вариант исхода ты предполагаешь для себя?
— Это слишком личный вопрос.
— Представь, что ты формируешь свою труппу. Людей, обладающими какими главными качествами, ты бы в нее принял?
— С человеческой стороны актер может быть любым, только подлости в нем не должно быть. А с профессиональной точки зрения – работоспособность, точность и образованность, ибо нет ничего хуже глупого актера.
— А какие постановки были бы наиболее востребованы? Что ты включил бы в репертуар этой труппы?
— Чехова, Островского, Булгакова, возможно, что-то новое, например, Вырыпаева. Бертольд Брехт тоже был бы в репертуаре. Авторов великое множество, играй – не хочу. С другой стороны, очень сложно представить постановки. Все зависит от труппы и режиссера. До каких-то вещей надо дорасти вместе.
— А что, если бы на постановку, в которой ты играешь главную роль, пришел всего один зритель? Что бы произошло тогда? Как бы вы играли?
— Играли бы, куда деваться. Конечно, обидно, но играть надо. В конце концов, один зритель – тоже зритель. Никаких поблажек быть не может. В полсилы играть нельзя, хоть один зритель, хоть полный зал. А может, даже и лучше надо играть.
— А какую роль ты бы хотел сыграть больше всего и почему?
— Воланд. Это сильно, крупно и интересно.
