В Париже с Бальсаном я бывала уже не раз, но мы не жили в этой квартирке, останавливаясь в отелях. Просто из меня хозяйка никакая, а нанимать прислугу на несколько дней неудобно.
В отеле я научилась, смешно сказать, есть устриц! Думаете, это так просто, если взять устрицу в рот впервые доводится в двадцать пять лет? Первым желанием было немедленно выплюнуть этого слизняка обратно. Судорожно сделав глотательное движение, я запила моллюска полулитром вина и остальной вечер помнила уже плохо. Кажется, убеждала Бальсана, что съесть дюжину этой гадости не смогу, потому что столько вина в меня не поместится.
Бальсан хохотал, но посоветовал все же научиться:
– Устрицы любимое лакомство в приличном обществе.
Возражения вроде «этот слизняк воняет морем» или «они же скользкие!» вызывали только очередные приступы смеха.
На следующее утро, когда Бальсан уже ушел по делам, оставив меня очухиваться после эксперимента, я испытала новое потрясение. В номер принесли поднос с… еще дюжиной устриц. Этьен твердо решил воспитать из меня аристократку!
Пришлось собрать всю волю в кулак и начать экзекуцию. Первую я глотала с закрытыми глазами, убеждая себя, что так надо. Потом глаза решительно открыла, но дальше второй дело не пошло, мое нутро категорически не желало подчиняться предпочтениям аристократов.
Дело в том, что еще при жизни матери мы бывали на побережье. Я даже не помню точно, где это, запомнила только, что хозяин лачуги, в которой мы жили, приносил устриц в большом садке. Раковины были обвешаны водорослями, отвратительно пахли и никакого подъема аппетита не вызывали.
Еще хуже выглядел слизняк внутри. Глотать это?! Ну уж нет! Хозяин насмешливо поинтересовался:
– Как же ты будешь есть их, когда станешь богатой?
Я и богатство в те времена были столь не сочетаемы, что слова вызвали смех. Но попытка проглотить скользкую устрицу привела к извержению содержимого желудка обратно.
Теперь же мне предстояло научиться глотать их, не морщась. Я могла изменить фасон шляпки, даже фасон платьев, но отменить любовь к устрицам не могла. Это одно из немногих, к чему все же пришлось приспосабливаться. Потом я привыкла и даже стала находить удовольствие в поглощении моллюсков, правда, не дюжинами, но парочку можно.
А тогда… Съесть дюжину означало заболеть животом на неделю. Попытка уговорить горничную присоединиться к трапезе, чтобы меньше осталось мне самой, не удалась. Бедная девушка не смогла скрыть своего отвращения к моллюскам, она в пищевых пристрастиях не слишком отличалась от меня (или я от нее?). И вот это понимание, что я, как горничная, не могу есть то, что с удовольствием едят аристократы, заставило не только проглотить без последствий всю дюжину, но и внушить себе мысль о приятности такой трапезы.
– Как же ты их ешь?
В моем голосе звучала насмешка. Я смогла победить даже собственное нутро!
Горничная удивилась:
– Нас никто не заставляет глотать устриц…
– А если тебя пригласят в ресторан?
– Кто?
Продолжать разговор не имело смысла. Он становился похожим на издевательство, но все равно происшествие доставило мне удовольствие. Я победила, почему-то показалось, что, одержав такую нелепую победу над собой, стала свободней. Словно вошла туда, куда ход до сих пор был закрыт, и теперь имела возможность уйти, если пожелаю. Маленькая победа на пути завоевания независимости.
Но устрицами Париж не ограничивался. Квартира Бальсана очень пригодилась, потому что именно там начался мой бизнес.
Кажется, я нащупала свою колею, отличную от других тем, что главной в ней была работа. Работа тоже бывает разной, можно с утра до вечера трудиться в мастерской, выполняя чей-то заказ, подчиняясь диктату капризной дамы с дурным вкусом или даже с хорошим, но вынужденным, в свою очередь, подчиняться общему. А можно творить свое, переделывая сам вкус.
Я всю жизнь, начиная с той маленькой квартирки Бальсана, переделываю вкус. Раньше творила только для себя и Адриенны, потом для подружек Бальсана, а потом стала для всего мира. И мир подчинился!
Выходит, не зря Бальсан вышвырнул меня из общей колеи на обочину?
Из книги «Коко Шанель. Жизнь, рассказанная ею самой»
