HistoryTime Собираем истории 24/7

Если бы повесили - были бы генералом!

В значительной мере контролируя Афганистан, англичане часто засылали на территорию России через афганскую территорию шпионов и лазутчиков.

Однажды некий казачий есаул, служивший на русско-афганской границе, отправившись с эскадроном в дальнее патрулирование, перехватил на нашей стороне контрабандистов, среди которых оказались и английские офицеры.

Что делать с афганцами, ему было понятно. А как поступить с англичанами? Есаул решил выпороть британцев и выдворить их за пределы России. Лазутчики подали своему начальству рапорт о том, как их унизили казаки. Дело дошло до королевы Виктории, которая отправила ноту протеста Александру III с требованием извинений и сурового наказания для казака-варвара.

В ответ на что Александр III подготовил высочайшее письмо есаулу: "Действовали правильно. Поздравляю с полковником. Если бы повесили - были бы генералом!"

Письмо французского солдата об обороне Севастополя, адресованное в Париж некоему Морису, другу автора:

«Наш майор говорит, что по всем правилам военной науки им давно пора капитулировать. На каждую их пушку — у нас пять пушек, на каждого солдата — десять. А ты бы видел их ружья! Наверное, у наших дедов, штурмовавших Бастилию, и то было лучшее оружие. У них нет снарядов. Каждое утро их женщины и дети выходят на открытое поле между укреплениями и собирают в мешки ядра. Мы начинаем стрелять. Да! Мы стреляем в женщин и детей. Не удивляйся. Но ведь ядра, которые они собирают, предназначаются для нас! А они не уходят. Женщины плюют в нашу сторону, а мальчишки показывают языки.

Им нечего есть. Мы видим, как они маленькие кусочки хлеба делят на пятерых. И откуда только они берут силы сражаться? На каждую нашу атаку они отвечают контратакой и вынуждают нас отступать за укрепления. Не смейся, Морис, над нашими солдатами. Мы не из трусливых, но когда у русского в руке штык — дереву и тому я советовал бы уйти с дороги. Я, милый Морис, иногда перестаю верить майору.

Мне начинает казаться, что война никогда не кончится. Вчера перед вечером мы четвертый раз за день ходили в атаку и четвертый раз отступали. Русские матросы (я ведь писал тебе, что они сошли с кораблей и теперь защищают бастионы) погнались за нами. Впереди бежал коренастый малый с черными усиками и серьгой в одном ухе. Он сшиб двух наших — одного штыком, другого прикладом — и уже нацелился на третьего, когда хорошенькая порция шрапнели угодила ему прямо в лицо. Рука у матроса так и отлетела, кровь брызнула фонтаном. Сгоряча он пробежал еще несколько шагов и свалился на землю у самого нашего вала. Мы перетащили его к себе, перевязали кое-как раны и положили в землянке. Он еще дышал: «Если до утра не умрет, отправим его в лазарет, — сказал капрал. — А сейчас поздно. Чего с ним возиться?».

Ночью я внезапно проснулся, будто кто-то толкнул меня в бок. В землянке было совсем темно , хоть глаз выколи. Я долго лежал, не ворочаясь, и никак не мог уснуть. Вдруг в углу послышался шорох. Я зажег спичку. И что бы ты думал? Раненый русский матрос подполз к бочонку с порохом. В единственной своей руке он держал трут и огниво. Белый как полотно, со стиснутыми зубами, он напрягал остаток своих сил, пытаясь одной рукой высечь искру. Еще немного, и все мы, вместе с ним, со всей землянкой взлетели бы на воздух. Я спрыгнул на пол, вырвал у него из руки огниво и закричал не своим голосом. Почему я закричал? Опасность уж миновала. Поверь, Морис, впервые за время войны мне стало страшно. Если раненый, истекающий кровью матрос, которому оторвало руку, не сдается, а пытается взорвать на воздух себя и противника — тогда надо прекращать войну. С такими людьми воевать безнадежно».

В 1943 году стрелковый полк полковника Коробейникова атаковал деревню Рудню в Белоруссии.

Эту местность противник заранее подготовил к прочной обороне и один из наших батальонов был встречен сильным огнем из всех видов оружия. После артиллерийской подготовки девятой роте, в которой наступал и пулеметный расчет сержанта Вячеслава Чемодурова, удалось ворваться в траншеи противника.

Чемодуров установил свой Максим на высотке и встретил контратакующего противника меткими очередями. Через некоторое время по расположению девятой роты противник открыл сильный артогонь. С каждой минутой огненный смерч нарастал, но наши воины укрылись в траншеи и потерь не имели.

Когда кончился огненный налет, фашисты поднялись в рост и пошли в контратаку. И вновь заговорил пулемет. В течение дня сержант отразил 19 контратак, но и сам был дважды ранен.

Только вечером, когда стихла стрельба, ослабевший от потери крови герой по приказу командира роты был эвакуирован в тыл. На поле боя было подобрано 311 трупов вражеских солдат и офицеров.

Этот бой 12 октября стал рекордным по результативности не только для Чемодурова, но и для всех армий второй мировой войны. Вячеслав Чемодуров остался жив и получил звание Героя Советского Союза. К концу войны он стал офицером-танкистом и умер своей смертью в 38-летнем возрасте.

Ноябрь 1812 года. Разбитая наполеоновская армия полностью деморализована.

Вот как это время описано очевидцем тех событий Фёдором Николаевичем Глинкой в его книге «Письма русского офицера»:

«Мой друг! В самых диких лесах Америки, в области каннибалов, едва ли можно видеть такие ужасы, какие представляются здесь ежедневно глазам нашим. До какой степени достигает остервенение человека! Нет! голод, как бы он ни был велик, не может оправдать такого зверства. Один из наших проповедников недавно назвал французов обесчеловечившимся народом: нет ничего справедливее этого изречения. Положим, что голод принуждает их искать пищу в навозных кучах, есть кошек, собак и лошадей, но может ли он принудить пожирать себе подобных. Они, нимало не содрогаясь, жарят товарищей своих и с великим хладнокровием рассуждают о вкусе конского и человеческого мяса!»

«Между сими злополучными жертвами честолюбия случился один заслуженный французский капитан, кавалер почетного легиона. Он лежал без ноги под лавкою. Невозможно описать, как благодарил он за то, что ему перевязали рану и дали несколько ложек супу. Генерал Милорадович, не могший равнодушно видеть сих беспримерных страдальцев, велел все, что можно было, сделать в их пользу. В Красном оправили дом для лазарета, все полковые лекари явились их перевязывать, больных оделили последними сухарями и водкою, а те, который были поздоровее, выпросили себе несколько лошадей и тотчас их съели. Кстати, не надобно ль в вашу губернию учителей? Намедни один француз, у которого на коленах лежало конское мясо, взламывая череп недавно убитого своего товарища и с жадностию глотая горячий еще мозг его, говорил мне: «Возьмите меня, я могу быть полезен России - могу воспитывать детей!» Кто знает, может быть, эти выморозки пооправятся, и наши расхватают их по рукам - в учители, не дав им даже и очеловечиться...»

Что собственно и произошло. Бывшие солдаты наполеоновской армии задёшево были нанимаемы русскими помещиками для воспитания своих детей. Так и неочеловечившиеся «дядьки», учителя французского и танцев воспитали новое поколение русских людей. Кто знает, как это повлияло на Россию...